◈ ◈ ◈ information ◈ ◈ ◈
Особые приметы внешности:

Эктоморф, обладатель более чем двухметрового роста, широких плечей, почти военной выправки и до безобразия узкой талии и длинных ног. За несообразное телосложение получил в своё время множество прозвищ: от безобидных «швабры» и «вешалки» до почти обидных «каланчи», «дылды» и «сосны».

Ульрих не из тех, кто обладает особенно привлекательной для большинства женщин, и уж тем более мужчин внешностью, наоборот, вкупе с тем, что он выглядит старше своих лет, многих она отталкивает излишней суровостью, резкостью и какой-то рубленостью черт. Но это компенсируется огромной внутренней харизмой. По всем показателям он — почти идеальное понятие нетерезов об истинном представителе своего народа. Длинные, до плеч, угольно - чёрные, собранные в аккуратный низкий хвост, волосы весьма удачно контрастируют с бледной, редко видевшее открытое солнце, страдающей от аллергии, кожей и проницательными глазами холодного, металлического оттенка, обрамленными полосами густых бровей, создавая вечную суровость. Нос же, узкий и длинный, имеющий довольно видную горбинку, создает некое подобие орлиного клюва, особенно в профиль. Тонкие, поджатые губы всегда искривлены в язвительном подобии усмешки, в которой читается весь спектр чувств, от превосходства над этим миром и поистине садистского желания убивать до умиления, радости или смущения. Удивительно, но последнее увидеть куда сложнее, чем первое. А всякий, кто увидел, может с весьма сомнительной гордостью называть себя семьёй Ульриха.

На людях щеголяет военной выправкой человека, который точно проходил всю необходимую подготовку. Увы, это лишь видимость. Его подготовка является лишь необходимым и чуть сверх того образованием аристократа четы Абрас. Зато мундиры прекрасно смотрятся. Там, где нет лишних глаз, становится намного более расслабленным, чуть сутулится, подозрительно щурится и постоянно щёлкает пальцами или что-то крутит в руке.

Быстро ходит, — в основном за счёт длинных шагов — но почти никогда не бегает. По старой привычке может начать чуть прихрамывать: до обретения жречества с трудом мог переносить собственный рост и при этом не путаться в ногах.

Амбидекстр, хорошо бьёт и с правой, и с левой. С вертухи тоже неплохо, особенно, когда оружие - Экстаз.

Когда нервничает, начинает кусать губы или ногти. Потому почти всегда в перчатках, а там, где нет, просит других контролировать.

Верхняя часть лица намного эмоциональнее нижней: изгиб бровей или блеск глаз скажут больше, нежели всё остальное, даже голос почти не меняется. Потому частенько носит тёмные очки. А ещё потому что это стильно.

Узнаваемые черты:

— Небольшой, но глубокий шрам под губой с левой стороны лица. Получен в битве с агентами Зентарима.
— По всей спине ритуальные татуировки жреца Хоара, нанесены по древним традициям.
— Довольно крупное родимое пятно на правом запястье. Чуть светится в темноте.
— Гетерохромия: один глаз жёлтый, другой — мертвенно-бледный.
— Почти всегда вызывающий внешний вид вкупе с экстравагантным макияжем.
— Жёсткий ломаный, крайне непривычный мультикультурному Невервинтеру акцент вкупе с крайне пронзительным, мягким и тихим голосом. Тембр: низкий баритон.
— Сам по себе ходячая примета.

Биография и характер:

Когда в благородной семье, для которой династические браки и перекрестное кровосмешение уже стало нормой, рождается крепкий и здоровый первенец — отец устраивает пышное торжество по этому поводу. Его окружают любовью и лаской, дорогими подарками и счётом в дворфийском банке на первый зуб, его любят, его носят на руках и бросают к ногам весь мир. Даже если этот мир — всего лишь небольшая вотчина близ огромного Невервинтера. Вторым ребёнком, обыкновенно, ждут девочку — игрушку в руках семьи, предназначенную только для того, чтобы очередным взаимовыгодным союзом расширить сферу влияния на другие страны. Третий же — предназначен исключительно самому себе и, подчас, отправляется на службу в церковь, аколитом ли, паладином или, если повезёт и Боги обратят пристальное внимание, — жрецом.

Семья Абрас Карст не дождалась ни второго, ни третьего. Даже первый родился в мучениях матери, трудах придворных лекарей и молитвах, всю ночь доносившихся из графской часовни. Наследник, возлюбленный с первых минут, единственная надежда… Он лишил свою матушку доброй части здоровья и возможности выносить хотя бы ещё одно чадо, взамен подарив лишь пару хриплых вздохов и сдавленный, полузадушенный плач. Многие тогда говорили, что малыш задышал вновь лишь благодаря истовой вере Элени, иные — в договор, которые уже престарелая для первой беременности женщина в панике заключила с некой силой, а совсем уж злые языки недоброжелателей и откровенных завистников упрекали в том, что ребёнок приёмный, тайком взятый на замену из ближайшего церковного приюта, или же не благословлённый архижрецом бастард.

Некоторые из слухов, подтверждаясь всё более нестандартной внешностью и поведением, не стихают до сих пор.

Точно можно сказать лишь одно: во второй раз малыш открыл глаза, огромные и ясные, подобные солнцу и луне, один — чистое золото, чуть светящийся в темноте, а второй — лишь его бледная тень, мёртвый и серый, безжизненный и холодный, с интересом и какой-то чрезмерной для новорожденного осмысленностью обведя отведённую под лазарет комнату замка взглядом.

Ребёнка, будто в насмешку над здоровьем и положением мелкого аристократа, даже не принадлежащего к королевской чете по прямой линии , назвали Ульрихом, что весьма условно можно перевести как «повелитель миров». И ребёнок, будто в насмешку, выжил.

Жить в насмешку, жить вопреки, прыгать выше головы, в вечной погоне за недостижимым идеалом сверхчеловека — не кредо, а собственный, персональный стиль.

Как и полагает наследнику, Ульриха с самого раннего детства окружили няньками и гувернёрами, чуть позднее — учителями разной степени полезности: научиться азам игры на рояле раньше, чем начать нормально говорить — раз плюнуть, взять в руки рапиру, не умея писать прописью, — обыкновенное дело, путаться в произношении слов из-за разноязычных учителей — совершенно нормально для истинного аристократа.

А ещё пугать своё окружение странными, нелогичными и, подчас, основанными на второстепенных признаках выводами. Няньки уходили одна за другой, за глаза называя то больным, то бесноватым, то слишком развитым для них, отец вместо похвал от учителей выслушивал претензии по поводу того, что «юродивому нужны врачи, а не гувернёры», но родители всё равно даже чрезмерно любили своё чадо, терпя каждую из его проблем и пытаясь занять тем, что у него получалось лучше всего, — новыми знаниями. Любила его и чуть менее приближенная прислуга: поварихи, садовники, конюхи и горничные, — за смиренный нрав, умение слушать, врождённую, кажется, тягу к чистоте и почти кукольную миловидность. Так Марте, средних лет поварихе он «напророчил» долгожданную беременность, потому что «она была зелёная и светилась так, будто бы переела конфет или носит под сердцем ребёнка».

Ещё совсем маленьким Ульрих очень любил книги, прочитывая их от корки до корки в поистине немереных количествах: от древних легенд, до огромных научных талмудов. Ему нужно было больше и больше: языки, логика, география, история, литература - он мог впитать любое знание. Практически любое, преподавателя по алгебре он в четыре года поставил в тупик вопросами из разряда «почему единица — это не пять» и «откуда взялись цифры». Преподаватель не ответил, не знал, а Ульрих будто бы отключился от этой части знаний, полностью сконцентрировавшись на гуманитарных предметах.

Так они и жили, в любви, заботе и понимании, но всё же душа Ульриха была неспокойна и будто пуста, как если бы в нём не хватало важного и необходимого кусочка паззла. Временами это ощущалось в чрезмерно холодных, отстранённых ответах и таком же поведении, временами — в странных проблесках снов и сознания, после каждого из которых на лбу проступала испарина, а «живой» глаз горел, как в горячечном бреду. Он видел странных людей и события, сражал известных лишь по книгам существ, а иногда будто двоился, становясь саркастичным, мрачным и скрытным.

И всё это — лишь в подсознании. Всё это — внутри больной, мечущейся и слишком пылкой души.

Тогда Ульрих, помимо изучения прошлого, начал писать и своё. Рефераты, эссе и научные разборы с наивностью пятнадцатилетнего ребёнка перемежались с до боли правдоподобными рассказами о далёких империях и ещё более далёких религиях. Родители читали многое из того, но не видели в писательском мастерстве ничего зазорного, лишь ещё один талант их золотого ребёнка. Потому, посоветовавшись, они решили показать его приехавшему тогда на пару дней погостить в один из многочисленных праздников ректору университета Невервинтера.

Тот оценил по достоинству: весьма удовлетворённо хмыкнув, когда у неё появилась минутка пробежаться по текстам глазами. Поговорил с Ульрихом наедине, написал рекомендацию в исследовательский университет, посоветовал несколько книг из личной библиотеки для изучения «на первое время», а позднее, уже родителям, посоветовал, чтобы, когда Ульрих наберётся чуть больше жизненного опыта и самостоятельности, те не препятствовали его более практическим изысканиям и даже поддерживали их.

И Ульрих действительно поехал в. Как только смог, как только отпустили, живя при университете совершенно один, лишь с огромными капиталами, которые каждый месяц, будто бы извиняясь, высылал отец.

Понятие «один» было основополагающим не только из-за достаточно большого особняка для учеников из знатных фамилий, не только из-за того, что среди совершеннолетних странный, сидящий в самом тёмном углу долговязый мальчонка в очках и чёрном сюртуке казался — тонкая ирония — белой вороной, но из-за того, что академики временами пребывали в состоянии шока, насколько быстро тот приходил к тому, что остальным приходилось вбивать в головы долгие часы, самостоятельно, через второстепенные, неочевидные признаки.

Ульрих был изгоем. Мальчиком для битья. Подобная перемена сильно ударила по нему, но лишь для того, чтобы спустя всего пару жалких месяцев собраться на пружине взявшейся откуда-то из личного, цельнометаллического характера природной вредности в новую, куда более уверенную в себе личность. Если бьют — бей в ответ с двойным усердием, морально или физически. Если считают странным — преврати странность в личный стиль и модную фишку. Если шантажируют, прося о помощи, — набивай себе цену и смотри свысока. Потому что ты — достойнее. Богатая семья — лишь подспорье, так или иначе, но среди элиты даже более высшего порядка, Ульрих выделялся не только ростом и знаниями, но и тем, что большей части привилегий от преподавателей, он добился исключительно сам.

Ульрих копил присылаемые отцом деньги — а тех было много по меркам провинции, лишь для того, чтобы на очередном грандиозном балу затмить всех не только своими знаниями, но и своим обаянием. И затмил. Ещё полгода говорили о том, как томно вздыхали по Абрасу Карсту-младшему фрейлины, как заткнулись злые языки недоброжелателей и как на длинноволосого юношу в вышитом жемчугом и серебряной нитью костюме из чёрной кожи, шёлка и бархата смотрела правящая чета.

Ульрих сильно изменился за лето. Именно тогда он понял, что в достижении целей может пользоваться не только своим интеллектом, но и весьма неординарной, но запоминающейся внешностью.

А в день своего двадцатилетия он просто исчез.

Нет, не для себя, конечно же, — хотя кто я такой, чтобы не начать нагнетать обстановку заранее? — для всех своих знакомых и даже родителей, уехал из Невервинтера, вложившись в студенческую авантюру по исследованиям храмовых руин древних времён. А что семья? Семья всё стерпит.

«Подай», «принеси», «передвинь вон тот камень», «не стой столбом, прочитай мне вслух эти документы», - лишь малый список тех поручений, которые свалились Ульриху на голову. Впрочем, он не жаловался — обстановка близкого открытия, воодушевлённые лица таких же как он: фанатиков, знатоков своего дела, энтузиастов и немного безумцев, не располагали. Там он впервые почувствовал себя своим. Своим в доску парнем, способным показать себя и свои знания.

Он не должен был соваться в тот храм, вообще не должен был высовываться из палаток, вот только что-то тянуло его сильнее любых почти что приказов кураторов и телохранителя, что-то, что было похоже на предчувствие. Используя познанное ещё в детстве умение сливаться с самыми тёмными углами, уговоры рядовых экспедиторов позволить ему дойти хотя бы до входа в гробницу, чтобы взглянуть «опытным взглядом», действительно ли это то, что они ищут и не расхитили ли её до, Ульрих сумел пройти несколько десятков метров позади солдат и исследователей, а когда заметили...

Просто не сумели выгнать. Потому что вместо разговоров Ульрих, вжавшись в стену, разглядывал никем не тронутую клинопись, шепча о том, где ловушки, а где — проход вглубь храма. Потому что пресловутые загадки древних разгадывались с его позволения слишком просто. Потому что один из ведущих исследователей, чуть не угодив в яму с копьями, продолжив причитать, что «это же бред сумасшедшего!», плюнул на постоянные замечания за спиной. Постоянные замечания и больше — восхищение.

Вот только когда они добрались в сердце храма, Ульрих обнаружил там не то, что думал. Не захоронение древнего царя, жреца или частичку архангела — толстую книгу в переплёте из кожи и золота, вокруг которой — и то было почти видно, почти осязаемо — песчинками тысячелетий клубилась божественная энергия. Дотронуться до неё так никто и не смог — не позволяло нечто вроде силового поля вокруг. Никто... кроме Ульриха. Тогда он не придал особо значения этому факту, по-детски наивно усмехнувшись собственной «избранности». Сейчас...

Книга оказалась дневником магистра Ордена Порядка, философским трактатом и бесценным источником знаний о религии почитания Хоара одновременно. Ульрих — где-то заплатив, где-то надавив, а где-то использовав лишь природный дар убеждения, смог забрать её с собой, на дальнейшее изучение. С каждой строчкой, каждой главой всё сильнее отдаваясь в пространные мечты о великом открытии.

После этого случая Ульрих ещё сильнее отдалился от большинства приёмов и салонов благородных господ, полностью посвятив себя дипломатии и исследовательской деятельности. Окончив университет с отличием, он не остался в качестве научного сотрудника или преподавателя — как мечтал ранее — а занялся меценатством, проведением выставок, частыми брифингами с простым народом и, в силу скромных возможностей, экономикой своей малой родины, частенько однако выезжая на многочисленные экспедиции. Посвящены они были не только древним богам, но и павшим цивилизациям, давно минувшим воинам и даже исследованием феномена первородных драконов.

Из благородного и пылкого, пусть и весьма странного юноши, Ульрих медленно, но верно превращался в ответственного мужчину, готового подставить плечо, решить сложную моральную дилемму, провести переговоры, вычислить вражеского агента или усмирить толпу поставленной речью. Золотой мальчик стал золотым наследником.

Беда пришла откуда не ждали.

Вернувшись из последней — и весьма успешной — экспедиции в университет Невервинтера для отчёта о найденных манускриптах и артефактах, Ульрих получил шокирующую, переворачивающую весь его пусть и полный загадок и опасностей, но всё же крайне просчитанный мир с ног на голову. Его матушку, благородную леди Элени, одну из великих воинов и членов военного совета, убили во время дружеского визита в соседнюю провинцию. Арфисты совместно с паладинами клятвы Короны быстро нашла виновных в сим преступлении — те даже не скрывались особо, скорее кичась победой, чем заметая следы. Ими оказались последователи культа Хаоса, мечтавшие погрузить мир в состояние, близкое к первобытно-общинному и мстящие то ли за смерть собственных безумных богов, то ли за то, что на Троне Невервинтера сидит отнюдь не законный правитель, а чета Абрас во всём его поддерживает. Их ловили, пытали и убивали. А лидеров в назидание повесили на центральной площади.

Ульрих прибыл как только смог, но не успел даже к похоронам. Именно тогда, уже по остывшим следам из трупов повешенных, он решил провести собственное расследование. И пусть улики были на лицо, а всё сходилось тютелька в тютельку, ощущение, что это — лишь прикрытие, начало чего-то куда более масштабного, так и не сумело покинуть его, затуманив разум. Он молил благородных Богов дать ему сил в этой священной войне, воскресить самого дорогого ему человека. Он шёл в твердыни Хелмовой Обители и Ордена Латной Рукавицы, слёзно прося принести клятву Мести, дабы вершить Правосудие.

Его не приняли. Нигде.

Тогда Ульрих вспомнил о Хоаре. Ныне почти забытом, входящим чуть ли не в злую часть Пантеона, проклятом. Он вновь открыл ту самую книгу. Но не для того, чтобы, как все разы до того, по новой её изучить, — принести клятву. И Хоар ответил ему.

Единственный.
Благословенный.
Избранный.

«Древние голоса далёких цивилизаций накатывают оглушительной волной, девятым валом, заставляя глаза светиться ярким золотом, а череп разрываться от навязчивого, разноголосого, шизофренического шёпота. Миллионы знаков и символов, событий прошлого, настоящего и будущего, знаний из всех областей и наук, вычислений единого уравнения реальности, вечного столпа мироздания, разрушающего устои, в пух и прах разносящего выдвинутый модными нынче исследователями-физиками принцип неопределённости. Всё вокруг наполняется силой, энергией, у него внутри, в самом сердце, в душе — её средоточие. Протяни руку — и обрушишь весь мир. Или спасёшь его. Ценой своей жизни, алтарём мудрости. Протяни руку — и возьми положенную по праву рождения и наследию крови божественность. Протяни руку — и уничтожь даже столь низменного, столько мелкого соперника.

Он — всё и ничто, альфа и омега, палач и служитель, бог и низший раб, змея Урборос, что цепляется за свой хвост, часовой вечности.
Он и только он, потому что так было задумано...»

Так Ульрих стал жрецом Хоара, заключив сделку с Ним и с собственной совестью.

Всё ещё являясь наследником, днём он помогал куда более миролюбивому отцу с экономикой, логистикой и проведением переговоров, продолжал вести весьма праздный образ жизни увлекающегося просвещением избалованного аристократа, чьим новым увлечением стала внезапно открывшаяся искра магии. Вечером же он надевал подогнанный специально для него полуплейт, брал в руки Экстаз и шёл вершить правосудие на улицы Невервинтера и за его пределы. По законам давно истлевшего Ордена Порядка. По истинным заветам Хоара. Которого обещал спасти и вернуть к Свету так же, как Хоар - спас его из бездны отчаяния.

«— Оставь месть глупцам, а правосудие Арфистам, сын. Ты не можешь днём накладывать на себя маску дипломата, а ночью скакать по стране в зачарованных доспехах и убивать неугодных.

— Почему же?.. Могу.

— Потому что это безумие! Ты наследник, Ульрих. Ты — мой единственный сын. Твоя мать не хотела бы потерять тебя лишь потому, что ты возомнил себя «городским мстителем».

— Это не месть, отец. Месть, вопреки расхожему мнению, не приносит облегчение. Я лишь хочу делать то, на что был избран, как будущий правитель и как жрец Времени. Нести в этот мир Закон и Порядок. И если с этим не смогла по уставу справиться Тайная Полиция, кто знает… быть может, отринув его, смогу справиться я?..»

СПОСОБНОСТИ И НАВЫКИ:

Боевые умения:

Весьма неплохо обучен в обращении с фехтовальным оружием; таким, как рапира, короткий меч (так же в трости), кнут и двулезвенник. Однако более грубого оружия не приемлет в том числе из-за отсутствия должной физической силы и верной эстетики. Старается входить в ближний бой быстрее, чем соперник начнёт действовать в полную силу и играться с магией. Так же является обладателем весьма недурного магического потенциала, обо всех силах и гранях которого известно, кажется, лишь Хоару. Вопреки утончённому образу, его сила грубая и смертоносная, а большинство движений и молитв в отсутствие руки наставника идут по наитию, а не из заученных формул и хрестоматийных движений.

Несмотря на готовность применять магию исцеления и поддержки союзников, излюбленными заклинаниями Ульриха всё же являются те, которые способны буквально распилить врага на множество мелких частей, заставив застаревшие и новые шрамы гноиться, а нечестивую кровь течь рекой, обагряя грешную землю. Так же направленные на контроль, остановку, открытие правды и полный слом личности. Он не стесняется в методах, порой превосходя в сим жрецов Ловиатар. Пожалуй, не будь Ульрих так сильно зациклен на идеалистичных догматах мирового порядка и справедливости, многие сочли бы его таковым.

Пока иные жрецы воспевают хоралами благородных богов и почти танцуют на поле боя, лишь изредка используя металлическое оружие, Ульрих врывается в толпу врагов с единственным «время пришло», хватает за горло и высасывает энергию каплями крови из сотен крохотных ран. Пока иные поют колыбельные, убаюкивая чужие повреждения, и затягивают энергией с верхних планов медленно ускользающую жизнь, Ульрих со всей внутренней яростью шипит «работай, сука, вставай и дерись», резко сшивая кожу и мышцы обратно: болезненно, но эффективно; пока иные умоляют Бога вернуть им то, что дорого, Ульрих пинает друзей под коленку:

— Добрейшего, блять, утра, паладин. Пришла пора сжечь наших врагов.

Остальное:
Экипировка:

Сделанный по личным меркам зачарованный полуплейт, вдохновлённый древними фресками о рыцарях-защитниках Хоара с явными птичьими чертами. Зачарованный двулезвенник с весьма экстравагантным именем Экстаз. Повязка интеллекта, в миру получившая весьма некуртуазное прозвище: корона зануд. Плащ защиты и сумка хранения. Так же присутствует трость со вложенным клинком для особых торжественных случаев, куда огромную дуру ни под каким предлогом не пронести.

Одежда и аксессуары:

Вечная красно-чёрно-золотая гамма. Кожаные штаны и высокие сапоги там, где надо, и нет. Множество рубашек от самых простых по форме — но дорогих по текстуре — до рюшей, вышивки, бантиков и пуговиц. Монокль для официальных мероприятий и тёмные очки для неофициальных. (на самом деле и то, и другое носится всегда с собой, так как имеет разное предназначение) Несколько весьма изысканных, но неброских колец и брошь с чёрным камнем. Плащ множества стилей. Из любимых: дорогой, пусть и простой дорожный тёмно-серый с бордовой подкладкой; ярко алый с фамильным гербом семьи и более приглушённый тёмно-синий с тончайшими металлическими перьями, как дополнение к броне.

Референс #1

Референс #2

Ульрих и его шиза Бог

Философия:

Неукоснительно соблюдает законы рыцарей Хоара, а так же ту часть законов Невервинтера, которую считает правильной: остальное — как уплату налогов с добытых реликтов, например — тщательно обходит стороной, используя законодательные лазейки и делает вид, что не обращает на них внимание.

Не считает себя мстителем или народным героем, но с радостью берёт на себя роль лидера, судьи и палача там, где удаётся взять, или же в ситуациях, где приходится действовать быстро и проявлять инициативу. Гражданам Побережья Мечей и союзных государств всегда даёт шанс сдаться и добраться до квалифицированного суда и тюрьмы Невервинтера, остальных же — тех, что можно причислить к тварям, даже разумным — карает без жалости и каких-либо угрызений совести.

Пытается помочь всем, кому может. А тем, кому не может, найти тех, кто может помочь. При этом руководствуется правилом давать человеку то, что ему нужно, а не то, что он хочет. Даже если это «нужно» — профилактический пинок под зад.

Урбанист, сторонник массового просвещения и парламентской монархии. Судит обо всех одинаково (плохо). Неважно, кто перед ним, какого сословия, вероисповедания или расы, коль соблюдает законы, помогает обществу и является добропорядочным гражданином — молодец, а нет — сам виноват, и не потому что тифлинг или еретик, а потому что пошёл по кривой дорожке криминала.

Моральный кодекс:

— Не может навредить очевидно слабому или ребёнку.
— Не поднимет руку на безоружного (магия - тоже оружие). Если оступившийся человек раскается и попросит дать второй шанс, готов предоставить его, но лишь под неусыпным контролем со стороны себя или властей. Третьего уже не даёт.
— Не уничтожает книги и памятники культуры. С оговоркой на откровенное демонопоклонничество и восхваление тёмных сил.
— С презрением относится к радикалам. И сам старается не впадать в радикализм (что выходит очень сильно не всегда).
— Удивительно, но относится к собственному божеству не как к всеобъемлющей и всезнающей силе, а как к равному себе. Доброму другу, старшему брату, отцу или даже любовнику. Разговаривает с ним, советуется, а перед вечерней молитвой спрашивает, как у того прошёл день. Конечно, Хоар ему не отвечает, но это не мешает Ульриху доводить собственную привязанность до абсурда.
— Не понимает и не принимает тех, кто относится к простому народу, как к бесправному скоту или слугам. Ульрих считает себя его старшим братом, иногда наставником и помощником, но никогда не — хозяином. Судит обо всех одинаково и относится тоже, потому поддержит крестьян, а не зажравшегося дальнего родственника.

◈ ◈ ◈for player◈ ◈ ◈

[indent] Готов играть, много, долго, красиво. От подковёрных игр и шпионажа благородных домов, до охоты на разного рода суперзлодеев, культистов и прочих маргиналов или археологических исследований. Если стерпите крайне поверхностное знание о Фаэоруне и кучу наводящих вопросов по миру, готов на любой движ, даже на голодовку. Как можно понять из столь обширной (и явно переписываемой много раз) анкеты, это один из моих любимых персонажей и для меня (желающего однажды перенести его реальные DnD приключения на бумагу) хотелось бы потренироваться в литературизации ролевой игры.

Скрытый текст: Для просмотра скрытого текста - войдите или зарегистрируйтесь.

◈ ◈ ◈ important ◈ ◈ ◈
Перевести в NPС, возможно, увести в далёкую экспедицию и потерять там. Ибо есть крайне огромный шанс моего возвращения. На самом деле, я редко когда ухожу со столь масштабных проектов. Так что, как говорится, не дождётесь, господа. Не дождётесь.

Напишите пост на свободную тему, но за вашего этого персонажа, как вы его видите.
В случае, если у вас очень хорошая анкета, администрация может избавить вас от написания пробного поста

пробный пост

— Я останусь.

Ульрих смотрит в оленьи — чрезмерно, по-детски наивные — глаза целителя без всякой опаски: он не тот, кого можно напугать — так, даже самыми тёмными ритуалами. Заставить злиться, возможно. Безусловно смотреть с отвращением. Даже сочувствовать. Но не бояться. Боялся бы, если не смог. Ушёл, трусливо опустив руки, внушил себе, что это не его дело, не его компетенция. А потом цедил кровь с собственных рук. Сказать «я сделал, что мог» куда проще, чем плюнуть. Невмешательство — не его принцип. Тексты говорят, когда-то не был и принципом Торниса.

— Я умею лечить. Немного. Грубо, но эффективно. Не травой, конечно. Зелья — не моя компетенция. Но магия… вся ваша.

Протягивает руки, со звоном оставляя на пороге металл перчаток: нет времени на обработку курительной смесью из лисьей лапы, ромашки и спирта, как и на смену доспеха на что-то хоть немного помягче. Нет времени даже всё обсудить. Ульрих стягивает растрепавшиеся длинные волосы грубой, видавшей виды и самые тёмные углы подземелий бечевкой, заправляет под обруч всё, что осталось, — лишь бы не лезло в глаза. После выливает на тонкие, крючковатые пальцы с поломанными ногтями склянку с лечебным зельем. Не хватало ещё что-нибудь занести. Каждому из.

— Командуйте.

С ватой в ушах Ха Лир не услышит ни еле заметной дрожи в единственном — на грубом, ломаном ашдааре, подслушанном из разговорника Луция — слове, ни богопротивных, кажется, даже здесь, средь духов и лис, молитв Времени. Хорошо. Чужая жизнь важнее навязанных правил. Ульрих мог бы звать Триединого, но… нет смысла. Дракон не давал ему этих сил. Ему пусть помолятся остальные. Это всё, что осталось. Сидеть, как на иголках, и ждать результата. Лучшая форма пытки. Он завопил бы через пару часов, ещё через пару — снёс крохотную землянку, лишь бы знать что и как и не нуждается ли кто в помощи. Эгоистично, но факт. Проще действовать.

Лиире, наверное, хуже всех. Она могла бы быть на месте Целесты. Или что пострашнее. Кто знает, не захочет ли Волк использовать её странную связь с ещё более странной сущностью. Ей бы помочь, утешить, поговорить. Но не сейчас точно. Жаль, нельзя быть в двух — трёх, всех? — местах одновременно.

Морщится, подавая очередную траву, — для него они все одинаковы, трава и трава — помогает чертить мелом, красным камнем и пылью из серебра ритуальный круг. Пока стучат в бубен, прячет меж пальцами крохотный бриллиант: вытаскивать нужно тотчас. Запределье затягивает. Вдруг кому-то с той стороны не захочется отпустить. Ещё один, куда больше, в одном из подсумков. Если матку порвёт на части и придётся сшивать обратно. Там же кишечник, почки… Мерзко. Но такова работа целителя. Что он не видел? После трупа Алонсо спустя восемь часов — тем более.

Хорошо так, а не через дюжину дней. У него нет сил спасти всех. Но каждая смерть кажется результатом ошибок. И их может стать больше, если они в скором времени не найдут Волка и его пешек. Желательно, всех. Даже без «наставника» они будут угрозой. Неорганизованной, оттого — даже более опасной. Такие совершают ужасные вещи из желания продолжить дело и отомстить.

Месть безумца на вкус как прогнившая венозная кровь. Вместо железа отдаёт падалью.

Помогать с поддерживающим плетением даже проще, чем плести самому. Пусть с рук Ха Лира исходит чуть приглушённый зелёный свет, из его же — ослепительное золотое сияние. Они колдуют по-разному, слишком. Явно, что травник не жрец. Может, что-нибудь друидическое? Или что-то запретное. Ульрих не знает, потому спустя пару часов подготовки без зазрения совести предлагает свою кровь для передачи в чужое тело. У него её много: не обращая внимания, льёт в каждом бою в авангарде. Она человеческая. К тому же — так говорят — любой тёмный ритуал лучше идёт с кровью девственницы.

Ха Лир отказывается весьма однозначным и жёстким жестом. Хорошо.

Ульрих хмыкает, удовлетворённо кивая, даже сквозь призму волнения: — особенно через неё — значит, у того есть принципы. С другой стороны, нужны ли они? Он знает, как это — отнять что-то, но дать ещё больше. Часть заклинаний построена именно так, на равновесии. Они же самые мощные. Бриллиантами отделаться не везде. Но лучше ими, чем чужими жертвами.

Значит, обойдётся чем-то попроще. Вопрос, выйдет ли?

— Я могу… Лечение. Её. Вылечить.
— Подожди.

Ха Лир хватает себя за руку и кивком указывает на Целесту. Этого достаточно. Ульрих знает, какого это чувствовать поле боя — даже такое — и двигаться по наитию. Хватает и держит, крепко, с нечеловеческой, точно не его, силой, видит, как та кричит, будто в припадке, в одержимости, выгибается, как змея, желая вырваться. Больно, очень. От воспалённого тела исходит жар и холодный пот лихорадки. Где-то в глубине души клинит, как тогда, в склепе и в лабиринте. И на самом деле много где. Он до крови закусывает губу и наклоняется. Смотрит в глаза. Слышит тонкий писк-крик на грани сознания. Только бы выжила.

— Послушай…

Глупо, ей явно не до того — вряд ли поймёт, вряд ли вспомнит, но он тоже не создан из стали. А когда говоришь становится легче. Неважно, кто сейчас слышит. Диалог с собой — ставшая вредной привычка. Кто-то скажет — это болезнь; кто-то — всегда есть Боги. Но сейчас Ульриху всё равно до Богов. Услышат — прекрасно, а нет — бриллиант всё ещё болезненно царапает гранью под пальцами. В этом сомнений нет. Такая сила — только его. И точно не зависит от случайности или прихоти.

— Харольд беспокоится о тебе. Пока мы шли из лесу, он так смотрел… Мы выкопали его из-под снега. Почти забыли, представляешь? Но он сейчас жив. В таверне. И, наверное, вместе с моими сидит где-то в тёмном углу и смотрит в окно. Я слышу их проклятья. Прямо к луне и звёздам. «Эй, ты не можешь плыть побыстрее» или «зараза, кто вообще придумал понятие ждать». Но больше всего я не завидую трактирщику. В такое время он уже разводит пьяниц и закрывает таверну. А сейчас — сиди рядом с этими. Ну точно наделают глупостей. Любые приезжие делают глупости. Особенно, такие как мы, да? Как их называют… авантюристы? Никогда не любил это слово. «Исследователи» мне нравится больше…

Выдыхает, поднимая глаза; перед ним Ха Лир рисует на животе рунами, а потом давит. Это не его ума дело. Его — держать. Её и себя в руках. Ведро всё ещё близко, но какой же позор — выблевать остаток раннего ужина и откинуться прямо во время операции. Так себе из него выйдет помощник. Потом даже не посмотришь Лиире в глаза. Она сильная, а он — слаб. Она бы точно справилась.

— … Мы видели огромную жёлтую дорогу. Множество животных идут на юг. Травоядные, хищники, птицы. Они… Забавно, да? Чтобы выжить, объединяются даже те, кто, казалось бы, должен друг друга ненавидеть. Всё, как у людей. В нашей и их природе. Только у нас нет таких лис. Которые и заметут следы, и поведут. Я ещё ни разу не встречал кого-то, способного на подобное...

Из чрева вырывается слизь из чёрного марева, крови и клубка иномировых змей, и Ульриха всё же ведёт: к горлу подступает ком желчи, а комната начинает медленно вращаться перед глазами, стягиваясь в одну точку, давить и так чрезмерно низкими потолками и узкими стенами. Он чувствует, как стучит у самой шеи подскочившее сердце, но заставляет себя дышать. Сначала отрывисто, резко, потом — дольше, медленно. Это помогает успокоиться. Смотрит с прищуром, чувствуя отторжение, но не отводит взгляд. Не разжимает рук.

Он запомнит это. Так хорошо, как сможет. Каждую каплю склизкой чёрно-бордовой дряни, каждую новорождённую чешую, каждую голову. Каждый неуслышанный крик. Каждую минуту чужого страдания. А скольким ещё не повезло? Сделавший это поплатится. Сколь бы не имел права. Сколь бы не хотел сделать лучше. Сколь бы не просил выслушать, вызывая жалость очевидно слезливой историей. Таких мало просто убить. Будет на то Воля Торниса, Ульрих узнает всё. Разрежет и сошьёт наоборот. А потом тело заберёт Лес Иллюзий. Пожалуй, ему эта тварь принесла куда больше вреда, чем людям.

Пусть платит за каждый счёт. А платить есть за что.

— Я обещал Тайпану, что помогу с лекарством. Не знаю, можно ли это считать помощью, но…

Целитель уходит куда-то на задний двор, после чего Ульрих всё же позволяет себе разжать руки и сползти по стене, осев рядом, на грязный, окровавленный пол. Спустя мгновение — или целую вечность? — закрывает глаза, касаясь куда нежнее, с хрипом выпускает с пальцев накопившуюся энергию. Срастить кости и мышцы, за болью облегчить боль. Таким, как он, это проще, чем кажется. Нечто естественное, как дыхание. В конце концов, он может лечить. Для того и остался.

Губы растягиваются в еле заметной уставшей улыбке. Чувствует, как медленно бьётся в тонких запястьях пульс, а грудь вздымается от тяжёлого, надсадного, но всё же дыхания.

— Будет должен, — знает, Целеста уже точно не слышит, отключилась от шока, но не досказать не позволяют манеры, и религия. — Я помолюсь за тебя Торнису.

— Мы закончили, Вам…
— Да. Я знаю.

Ха Лир возвращается незаметно, очевидно, желая всё же выпроводить помощника. Ульрих кивает, даже не поднимая на него глаз, встаёт, всё так же по стенке, шипит на резкую боль натруженных мышц, подбирает перчатки. Уходит, не прощаясь, даже не оборачиваясь — они ещё встретятся. Им всем нужен отдых. Тем, кто ждёт, — тоже. Даже больше, чем ему. Он чувствует себя смертельно уставшим, но удовлетворённым. Остальные же всё ещё сгорают в неведении...

[align=center]***

… Свежий, морозный воздух рассвета щиплет лицо, а первые лучи бьют в глаза и слепят так, будто он — дроу и никогда не видел поверхности. Больно и хорошо. Ульрих останавливается на мгновение, подставляя лицо всему. Нужно перевести дух прежде, чем его примет тёплое одеяло таверны, а спутники накинутся с расспросами. Хотя бы немного побыть одному. Хочется сытно поесть, выпить горячего чая с клюквой и мятой, а потом заснуть на три года, но больше всего — лечь прямо здесь, на мёрзлую землю, и разрыдаться, как тупому маленькому ребёнку, свернувшись калачиком.

Ульрих стискивает кулаки, выдыхая, трясёт головой, лишь бы избавиться от подобного низменного желания: осознание, вместе с большинством чувств, как всегда приходит куда позже свершённого. Он не сделает этого. Чего ещё. Гордость и доброе имя дороже. Только касается тонкого камня серьги-передачи, как обещал, будит Вэла единственной фразой:

— Мы справились.

Забытый уже бриллиант идёт к остальным, обратно в подсумок. Голос даже почти не трясётся, пока он дойдёт — перестанет совсем. Останется только радость того, что всё хорошо.

Останется только уверенность.

личное звание

<div class="lz"><a href=https://swordcoast.rusff.me/viewtopic.php?id=430#p32043><b><font color=" #1a2214">Ульрих Абрас-Карст, 27 лет</b></a><br> человек, жрец Порядка, Хоар</font><br><font color=" #1a2214">Репутация в мире: <b>выставляется амс</b></font ><br></div>