"Нам придётся прогуляться", - предупреждает Ксан, объясняя, что в этот раз им нужно пройти через врата и выдержать проверку калиеш'ерай, чтобы попасть в Эвереску. Ксан в немилости, Киммуриэль... просто дроу. - "Я покажу тебе места на северо-востоке от Сс'хар'тисс'ссун".

Поля и небольшие леса на их пути не пестрят... да ничем - самые обычные леса и поля, разве что нет-нет, да попадаются осколки древних эпох - настолько разбитые воинами и временем, что уже не понять, какому народу они принадлежали. Ксан преимущественно молчит по пути, не оглядывается по сторонам, пускай дорога до дома и вызывает тёплые воспоминания, или точнее - вызвала. Внутренне он измотан и держится на одном понимании, что сейчас - и это "сейчас", возможно, зацепит длительный отрезок времени - у него есть дела. Есть цели, и ради кого он должен держаться. И потому, единственное, что вызывает тёплую улыбку - взгляд на идущего рядом Киммуриэля. Ему становится лучше, внешние признаки болезни и воскрешения стираются, и Ксан, видя это, тянется до щеки Киммуриэля, легко и ласково оглаживая.

Они легко попадают внутрь. Это занимает некоторое время, но псионики калиеш'ерай не находят ничего, что бы, по их мнению и из законов королевства, могло бы нести угрозу. Ксан благодарит - бесцветно, без эмоций, сосредоточенный на картинках-воспоминаниях родового поместья - и ступает на тропу, зажатую по обе стороны почти отвесными скалами. Подними голову и увидишь вгрызающиеся в скалы деревья, подвесные сады с бурно цветущими кустарниками, декоративные резные оградки, предназначение которых радовать глаз. Наверху нет ни тропок, ни тайных ходов. Ксан сразу предупредил, что делами он займётся не сразу, так что теперь он ведёт Киммуриэля по извилистым тропкам всё выше и выше на север закрытого королевства, пока солнечный день не сменяется туманами и зыбким ощущением чьего-то незримого присутствия - мёртвые на вишаанских курганах не спят и затихают лишь для нового удара. Они подходят к тёмно-серому громадному особняку - типично эльфийские мотивы в нём сплетены с мрачной строгостью, оконные рамы глубокого лавандового цвета увиты плющом с мелкими цветами оттенка фиолетовой кроны, черепичная крыша с острыми краями, приподнятыми кверху, виноградного цвета держит серебряный флюгель - три кольца в треугольнике, обвитом виноградной лозой. Когда-то кольцо было одно, но история Селдарина внесла коррективы.

Ксан касается серебристых кованых ворот, от прикосновения те подаются вперёд, распахиваются, приглашая пройти в заросли плакучих ив и синелистов, восковых кустарников и постоянно цветущих пучков лаванды и мальвы. Дорожка из серого камня выводит к крыльцу и четырём широким ступеням, к арочным тяжёлым серо-фиолетовым дверям. Серый и фиолетовый - Ксан вырос в этих цветах и до сих пор их носит.

Он останавливается, пальцы в полусантиметре от дверной ручки, рвано выдыхает. Не решается. Не смотрит на Киммуриэля - по телу волной стыд пробегает холодок. Малодушие.

Холл - тёмное дерево, неровные стены и потолок. За аркой виднеется лестница на второй этаж, иных помещений отсюда не увидеть. Навстречу им выходит сама хозяйка, и Ксан делает шаг вперёд по блестящему, идеально ровному деревянному полу, смотря на мать как побитый щенок, хотя он прекрасно понимает: это не его вина. Жест - выставленная в сторону рука, согнутая в локте, - предназначен Киммуриэлю: Ксан просит подождать, дать ему первому начать разговор, не вмешиваться.

На нём - аметист, орхидея, речной перламутр, на ней - виноград, ежевика и сталь. Он - сжимается и сутулится, она - струна, смотрит недобро и прямо. Он - не решается, она - ждёт.

- Мам... - голос нереальный, потусторонний и звучит слабо-слабо. Ещё недавно он был уверен, что поступил правильно, теперь же, смотря в ореховые глаза матери, он испытывает стыд.

Предатель.

- Ксан, - металлические нотки - не приветствие, констатация факта: - Ты вернулся.

- Хотел повидаться, - начал было оправдываться маг.

- Ты опоздал, - Ксан знал эту интонацию, так Аденатель заканчивает разговор, даёт понять, что не желает боле тратить время на пустое. Она замирает на момент - во взгляде ни намёка на тепло или - боги упасите - любовь, сталь и битое стекло - она списала Ксана со счетов и, к собственному удивлению, он это понимает.

- Не смотри на меня с ненавистью, будто имеешь на это право! - неожиданный, несвойственный тон заставляет Аденатель испытать нечто похожее на удивление - там, в клубке ядовитых змей, что заменяют ей душу и выжигают эмоции, едва ощутимо шелохнулось нечто иное, давным-давно подавленное усилием воли. - Ты не знаешь и никогда не знала меня. Вот где твой промах, мама, - последнее слово маг выплёвывает, оно сочится ядом, концентратом давней обиды. - Проверка? Шанс? Забери их с собой в Серые пустоши!

Вспышка гнева на янтаре радужки, и ни мысли, ни желания - жест молниеносный, точный, видно, что Аденатель не впервой. Она хватает горе-сына за горло, впиваясь острыми длинными ногтями в кожу за выступающей крови. Спящий до того магический амулет искрится энергией - она неприятно, мертвенно лиловая, холодная. Артефактное же кольцо, кажется, может ослепить. Они дают ей силу, скорость, и не остаётся сомнений, что старейшина Серых Плащей способна убить этим жестом.

С её языка срывается не рык - слова заклятья, способные одним существованием обречь на погибель:

- Негодный щ-щ-щенок, - она по-настоящему считает сына кем-то вроде бракованного кутёнка, такого ни продать, ни выменять.

Подпись автора

У настоящей тьмы лицо любви.

Конфликты в Эвереске решаются иначе, и Аденатель отлично об этом знает. Не имей она ни малейшего понятия, кто стоит позади её сына, не прикинь реакцию, грош бы ей цена как лидерше эвересканской ячейки Элдрет Велуутра, что за последние годы провернула под носом Дуирсара и всех его выдрессированных мозгоедов. Ни один пёс из тайной разведки не заподозрил неладное, и всё бы сложилось как нужно, не выживи этот щенок в Лускане, раз уж пользы от него всё равно никакой. Аденатель не знала наверняка, начиная свой ход, но надеялась на реакцию псионика, а увидев её - о, да, она лишь подтверждает все слухи. Её фигуры на шахматной доске по-прежнему в нужных позициях.

Сдерживающие артефакты реагируют незамедлительно, и если запястьем Аденатель не владеет, а артефакт рассыпался, удар о стену выходит не таким сильным. Прочие побрякушки, не успев вспыхнуть, гаснут, а ментальные пощёчины - курам на смех. Квиларси, отдавая приказ о сдерживающих артефактах, до последнего надеялась, что об этой стороне их действия Киммуриэлю не удастся узнать, но она прогадала, понятия не имея, насколько глубоко ростки скверны проникли в подсознание Аденатель, и на что та готова, ли бы утянуть и сына, и Киммуриэля за собою на дно. Никто из калиеш'ерай не реагирует на активизацию, и пускай архонта чувствует, она не может уйти оттуда, куда её загнала вся эту ситуация с Серыми Плащами. Потому что, на минуточку, она сама из этих проклятых плащевиков.

Ксан не ждёт завершения - горло горит, и первое: "Киммуриэль, стой!" с хрипом вынуждает кашлять, но не остановиться. Он подлетает к псионику и крепко обнимает, гладит по волосам. Он не может говорить вслух, но этого и не требуется.

"Нет, Киммуриэль, нет, пожалуйста. Она недостойна того, чтобы из-за неё рухнуло всё, к чему мы стремимся. Пожалуйста, Киммуриэль. О Кореллон, прости. Прости меня, thiraminus, я вновь всё испортил", - говоря это, Ксан касается лбом лба дроу, смотрит ему в глаза, кривит губы не от боли, а от отчаянного желания треснуть самому себе за несдержанность. - "Мы всё исправим. Всё-всё, слышишь? Всё станет хорошо", - не столько Киммуриэля, сколько себя себя успокаивает маг.

На шум сбегаются остальные - все, кто на тот момент в особняке: Мийэ - о ней Ксан даже не в курсе, а видя, не знает, кем та ему приходится; Эревайн и его мать Файарэн. Атрандор, отец Эревайна, по всей видимости, не в королевстве, а иначе его б не обошла участь быть одним из провожатых для Аденатель.

- Чудовище! - юная, лет тридцати, не больше, эльфийка с разбегу отталкивает и Ксана, и Киммуриэля от Аденатель, не садится даже, падает перед ней с громким воплем: - Мама! Мама!

В то же мгновение, не успевает Ксан удивиться обращению девчонки, которую видит впервые, его окликает Эревайн:

- Ксан! - брат не церемонится и не ждёт реакции мага, а быстрым шагом подходит и встаёт между ним и Мийэ. Защищает, и Ксан настолько не понимает, от чего и кого, что не в силах не смотреть на кузена спокойно и ровно.

Ксан понятия не имеет, что думают остальные, но Киммуриэль всё ещё может выхватывать вспышки: "Как он посмел сюда явиться!" - горит во взгляде самой младшей из эльфов. "Это уже ни в какие ворота", - думает Эревайн. "Он всё разрушит", - звучит в сознании Файарэн. Лучше бы не возвращался, лучше бы сгинул. Он - начало конца.
   
Встав по правую руку от Киммуриэля, Ксан частично закрывает его, ни с того ни с сего готовый... что делать, атаковать? Он смотрит, как незнакомка помогает Аденатель подняться на ноги, как верующая прилежная Файарен ей помогает, как тех закрывает собою Эревайн - практически единственный из всей их семьи, кто ранее вставал на сторону волшебника, или хотя бы дарил слова поддержки. Ксану дурно, но он молчит. Боится сделать только хуже. Он почти решает уйти, когда двери за их спинами раскрываются и внутрь входят высокие солнечные эльфы в золоте и стали, с тяжёлыми плащами в пол и высокими закрытыми шлемами. Голос лидера отряда гудит, слова на эльфийском взывают отдать обвинённую в убийстве, предательстве и покушении преступницу, и женщины, что поддерживают Аденатель, со слезами на глазах смотрят на неё.

Общее горе сковывает Ксана, он отходит в противоположную от родственников сторону, держа Киммуриэля за руку, чтобы пропустить судей и не мешать, отводит взгляд не в силах видеть ни горе, ни то, как Аденатель со свойственной ей выдержкой спокойно ступает вперёд, ласково прощаясь с родными. Один из судей кивает ему и выходит следом за ведущими под руки старейшину бойцами.

Подпись автора

У настоящей тьмы лицо любви.

- Ты идиот? Он бросил её! Он - последняя дрянь, а теперь он решает вернуться и разрушить всё, всё что для нас важно! Да какое ему дело до нас?! - орёт девочка, вытирая слёзы прямо рукавом роскошной мантии. - Сдались ему эти боги! Где весь ваш Селдарин, когда эльфийские королевства падают одно за другим? Где они, когда в наши жизни вторгаются люди? - ей хватает ума начать орать после того, как Аденатель выводят и в доме не остаётся судей, но не настолько, чтобы не травмировать резкими высказываниями об эльфийских богах и без того выглядевшую подавленной и чересчур бледной Файарэн. Если бы Ксан был в состоянии вспомнить всё, что узнал о матери, он бы понял - ни кузен, ни тётя для девчонки не родня, не такая, как для него самого, не по крови. Ведь Файарэн - родная сестра его, а не её отца. Однако ему совершенно не до родственных связей.

Ксан придерживает Киммуриэля и ведёт влево от лестницы, в комнату с самовозгорающимся камином и удобными креслами, в одно из них садит дроу, склоняется, вытирает кровь прямо так, рукой, потому что платка с собою не прихватил. Поспешил. И снова оплошал. О боги, да когда же он повзрослеет наконец.

Вся его любимая родня стояла не так уж далеко - комнаты от лестницы не имеют дверей, а арочные проёмы настолько широкими, что и не понятно, зачем нужны огрызки стен. Там Эревайн пытается объяснить Мийэ, что та дала лиху, и магу начинает казаться, что брат здесь лишь для того, чтобы остальные не поубивали друг друга или по крайней мере не перессорились все настолько, чтобы идти следом за Аденатель под эвересканский суд. Файарэн вскоре начинает спешно собираться домой - ей некомфортно рядом с еретичкой, о чём она только что узнала, Эревайн же остаётся. До гостиной доносятся крики, проклятья и обвинения, и в какой-то момент не сдерживается уже и Блэкшир, издав громкий протяжный не то стон напополам с рыком, не то чересчур перегруженный лишними звуками выдох, он махает рукой, но оставлять новообретённых друг другом брата с сестрой не решается. Зато он с любопытством заглядывает в комнату, где Ксан, на коленях перед креслом крайне тихо и с обеспокоенным выражением лица разговаривает с Киммуриэлем.

- Ты не сделал ничего плохого, thiraminus. Пусть они все хоть вдесятером решат выступать против идеи об объединении рас, пусть хоть придётся годами спорить со всем советом старейшин, ты ни в чём не виноват, - наспех оттерев руку о собственную же мантию, до чистоты и сохранности которой ему нет ни малейшего дела, он оглаживает щёку Киммуриэля, с неподдельным беспокойством смотрит на любимого снизу вверх и, если откровенно, боится ляпнуть лишнего. Снова. - Я не знал о... - маг отводит взгляд, но вместо сводной сестры видит Эревайна и сразу же отворачивается, негромко хмыкая. - Не знал о Майэ.

После сегодняшнего ей даже в Эвереске-то оставаться неразумно, а, с другой стороны, Ксана бросает в дрожь от одной мысли, кем он бы мог стать, слушай он Аденатель, а не вставай на дыбы. Сегодня он смотрит на младшую и, кажется, впервые понимает, как ему на самом деле повезло - с не теми умениями, отвратительным для матери характером, вывертами навроде отрезанных волос, специализацией, что позволила покинуть Эвереску. Он, пускай на него и возлагали надежды, не вырос идеальным дурачком для Элдрет Велуутра, он может позволить себе сейчас с облегчением вздыхать, тереть устало глаза и наконец-то, несмотря на обиду и разочарование, двигаться в сторону самопрощения.

- Не волнуйся, thiraminus. Я тоже ничего не сделал, мне нечего бояться на суде. Они могут пробовать обвинять меня, но ты и сам знаешь, я - открытая книга для вас, псиоников, - он хочет добавить, что ему нечего скрывать, но вместо слов смущённо улыбается. Это перед Киммуриэлем нечего, а перед остальными...

Подпись автора

У настоящей тьмы лицо любви.

Ксан вновь смущённо смотрит на Киммуриэля. Он знает, что тот учит эспруар, но, видимо, лишь необходимую лексику для поддержания общих разговоров с представителями "высших" и не очень рас.

- Это ласка: thiramin - любимый, thiraminus - мой любимый. Прости, если тебе неприятно такое обращение, - я перестану использовать местоимение us, - это такой островок лично-нежного в луже семейных разочарований и нервозной ситуации, и Ксан слегка теряется, отчего голос подрагивает. Он не считает, будто Киммуриэль должен взвалить всё на себя, отвечать за них обоих - это тяжело, и волшебник, пускай не осознаёт сейчас, в будущем, возможно, поймёт, какой это был тяжёлый период. А сейчас - тянет, даже не заикается, что ему плохо или неподъёмно, полностью - до жертвенности - посвящает себя возлюбленному. Не на секунду не думает, что на него взвалили груз - сам принимает, не видит иного пути, кроме почти фанатичного рачения.

Стоит вернуться к окружению - с неохотой, желая одного - целовать и нежить любимого, тепло обнимать, вдыхая родные ароматы.

В какой-то момент Ксан понимает, что ему неприятны сравнения аморальной нечисти с дроу, подпитывающие и без того жутчайшую ненависть не к отдельным индивидам, а к расе в целом. Но ответ Мийи его поразил больше, чем желание Киммуриэля нарочито громко сравнить её с женщинами дроу.

- А говорили, ты умный. Моё отвращение к тебе не распространяется на всех дроу.

Ксану пора вспомнить, что это его дом - не мелкой, больной на голову сестры, не трусливо сбежавшего из Эверески отца, не тёть и дядь и уж тем более не кузена. Мало того, что эта мелкая дрянь - будущая терористка, так ещё смеет хамить Киммуриэлю в его присутствии.

- Ей стоит уйти, - безапелляционно произносит Ксан. - Я не стану сдавать её Дуирсару, но ей стоит покинуть Эвереску. Сейчас, - последнее слово - с нажимом. Что бы там ни думали его дорогие родственники о правильном, он не станет покрывать убийцу или вероотступницу, посчитавшую, будто все традиции элдарин и сильван, их вера - фундамент - можно взять и выбросить, потому что солнечные эльфы раз в тысячелетие, а то и чаще, решают, что они высшая раса, а значит могут захватывать всё, что принадлежит эльфам имеет отпечаток культуры тел'квессир. Их боги - настоящие, это не художественное допущение в романах, где описываются миры с ложными богами или же вовсе без них, их боги - отвечают, присматривают за народом, но да - не всегда. На то они и небожители, чтобы не отвлекаться по пустякам.

Но он чересчур злится, раздражается, обдавая находящегося рядом псионика волной несвойственного ему эретичного гнева, а стоило бы помнить о состоянии Киммуриэля и не давать новых поводов для беспокойства. И он продолжает, не поднимаясь, гладить его, улыбаться - только ему, целовать ладони и пальцы, нисколько не заботясь, что они не одни. Он не стыдится их отношений и никогда не станет, и пускай все недовольные катятся в дальние планы и там ропщут.

- Помоги ей собраться, Эревайн, - в промежутках говорит Ксан, и снова - почти приказным тоном, хотя кузен сильно его старше - но спустя время добавляет: - Пожалуйста.

- Ты совсем уже крышей поехал?! - влетев в комнату, возмущается Майэ. - Шлялся демоны знают где восемьдесят пять лет, а не успев приехать - смеешь раздавать команды?

- Он прав, - наконец-то вмешивается Блэкшиф, тяжело смотря на сестру. - У тебя здесь нет будущего, - эту фразу можно трактовать, как: не уедешь - он тебя непременно сдаст. Сам Эревайн не конца понимает, как относиться к семейному цирку - с одной стороны, он понимает мотивы Ксана, для которого, вероятно, королевство важнее любых семейных отношений, с другой - ему претит предательство близких родственников. А ещё он думает, смотря на кузена, сделает ли он то же самое, окажись на месте Аденатель вот этот самый дроу из Брэган Д'Эрт, вокруг которого так носится Ксан.

- Да пошли вы оба, - психует Майэ, резко разворачивается и взлетает по лестнице, спеша в свою комнату.

Как же Ксан устал - невообразимо, до пульсирующей в висках надоедливой боли. Он держится лишь благодаря Киммуриэлю или точнее ради Киммуриэля - считает, что не имеет права расклеиться, что должен быть рядом, поддержкой, а не помехой. Именно это убеждение не даёт упасть, но оно же изматывает его морально, до вспышек гнева или полной апатичности, когда нет ни желаний, ни эмоций, но по-прежнему есть целый список обязанностей.

Отредактировано Xan (2021-11-02 13:17:39)

Подпись автора

У настоящей тьмы лицо любви.

Ксан и сам понимает, что пошёл на поводу у эмоций, и - медленно, опасливо выдохнув, - кивает головой. Но просит в этот раз никому не вмешиваться: я это начал, мне и разбираться. Особенно строго он смотрит на Киммуриэля - нет, не вмешиваться, абсолютно, да, даже если сверху послышится звук бьющейся посуды и крики. Кто из них двоих тут дипломат, шутит волшебник, но видно же, что пытается сохранить крупицы самообладания, убедить самого себя... в чём-то, а в чём - да он сам не знает.

Поначалу Ксан полчаса ждёт у двери, пытается разными формулировками донести до сестры, что всего-навсего пришёл поговорить. Когда ничего больше не остаётся, он так и заявляет: я хочу извиниться. И, о чудо, это работает. Мийэ всё ещё недоверчиво, колко смотрит на старшего, но хотя бы пропускает внутрь. Говорит он ей о необходимости обратиться к Миндартис, об истории и её ошибках, о том, что вспылил прежде чем успокоиться и хорошенько подумать. Дважды в него кидают вещи - кружка летит первой, за ней, минут через десять - светящийся камень. Оба раза Ксан уклоняется. Почти. На второй раз он скорее напротив словно нарочито ловит лицом импровизированный снаряд, потирает лоб и переносицу, но по-прежнему стоит на свём. Что ему шишка, когда на кону загубленная судьба ребёнка.

— Сколько тебе лет? — не выдержав, спрашивает Ксан и вновь получает порцию брани — будто тебе есть дело! а что, посмеяться хочешь? не пойду на поводу! Но в конечном итоге Мийэ сдаётся — двадцать три.

Совсем мало, думает Ксан и смотрит теперь уже без ненависти и раздражения, вновь устало. Он просит сестру подумать, желает хорошего вечера и, нет, не спускается вниз, а мысленно зовёт Киммуриэля наверх: скажи, пожалуйста, что Эревайн может идти, если у него имеются дела. А встречает его маг уже в комнате — своей. Светло-серый и насыщенный, но тёмный фиолетовый — на стенах, круглой кровати со светящейся конструкцией над ней, пол и ковёр, двери и проёмы, угловой стол, кресло и полки. Сочетание двух цветов — гармоничное, отдающее весенней свежестью и запахом сирени. Ксан сидит на краю кровати, уронив голову на ладони, упирается локтями в колени. Он не поднимает голову, когда заходит Киммуриэль, не двигается. Сейчас бы и правда лечь да поспать, но сна ни в одном глазу, несмотря на общую усталость и чувство слабости.

— Продолжу в том же духе — не смогу ни работать, ни выступать на суде, — тихо начинает он.

Стыдно признавать, но он вспылил из-за эмоций — не просто ненависти, а — обиды, ревности. Ксан никогда не видел взгляда, с которым Аденатель прощалась с Мийэ, не знал, что та в принципе способна любить, особенно своих детей. В нём и сейчас борются две стороны: быть правильным, таким, каким его хотела видеть мать, или честным, справедливым.

Подпись автора

У настоящей тьмы лицо любви.

Всякий раз всё становилось хорошо, уже когда они просто сидели рядом - пусть временно, пусть как способ укрыться от остального мира, но в такие моменты Ксан действительно верил, что сможет справиться со всем на свете, но чуточку позже - после долгого и ласкового поцелуя, доверительных объятий, когда раскрытая ладонь скользит сквозь ткань по остро вычерченным лопаткам Киммуриэля, и пары минут покоя. Он ещё какое-то время сидел, уткнувшись носом в шею любимого, и слушал.

- Я совсем не требую чего-то в ответ, - тихо признался он. - Это был вопрос. Но, наверное, я понял ответ на него.

Возможно, следовало бы отдохнуть, но события в Лускане чётко показали, что времени может не оказаться — никакая эльфийская долгая жизнь не убережёт от опасности, если ничего не сделать. Они только приехали в закрытое королевство, у них впереди долгий и сложный путь, который необходимо пройти до конца. Нет времени отдыхать. И права — нет.

Ксан отстранился, слыша о браслете, и поначалу не сообразил, к чему ведёт Киммуриэль, и часто-часто заморгал, видя подвеску. Переход получился неожиданным, вот они говорили про обращения, а через считанные секунды речь зашла о красоте подземного хрусталя.

— Киммуриэль, thiraminus, не стоило... боги, какое же ты чудо, — растерянное выражение лица сменилось почти счастливой улыбкой и лёгким румянцем от смущения. Ксан взял из рук Киммуриэля голубоватый кристалл так, чтобы тот находился в ладони, и кивнул. — Красивый. Спасибо, thiramin, твоя забота снимает половину треволнений сегодняшнего дня. Поможешь надеть?

Ксан задержал взгляд на лице Киммуриэля, залюбовавшись, — казалось, ничто не может волновать, когда они рядом, ни одна система и предстоящие трудности не представляют настоящей угрозы, ведь с чем таким они не справятся? Доверие, понимание, принятие... жаль, ничего из этого не обещало душевный покой.

— Ты же знаешь, что можешь говорить о чём угодно? Если тебя что-то беспокоит или ты хочешь чего-то — я здесь, с тобой и готов выслушать и помочь, — он провёл подушечками пальцев по скуле Киммуриэля. Ксан даже не понимал, почему говорит об этом именно сейчас, но по надлому бровей и беспокойству во взгляде можно было догадаться, что это лишь отголосок прежнего ужаса. Подсознательно Ксан всё ещё боялся потерять Киммуриэля, и мифаль Эверески нисколько не обманывала — во всех мирах всей бесконечной вселенной нет по-настоящему безопасного места, и каждое мгновение он должен быть готов ко всем возможным опасностям, чтобы больше никогда не позволить повторения и не дать ни одной испорченной душе навредить Киммуриэлю.

Плотный туман за окном, поднимающийся от земли, в точности копировал состояние мага — от него веяло тревогой, он был затаённой опасностью, невозможность облечь в слова которую мешал поселившийся глубоко в душе ужас. Это мерзкие объятия мертвеца, обжигающие потусторонним холодом, что способны погасить любое пламя, забрать саму память о тепле и жизни.

Подпись автора

У настоящей тьмы лицо любви.