Снова и снова Макос мерил шагами коридор под мерное тиканье часов. Он нервно складывал ладони вместе перед собой и неосознанно касался соединёнными указательными пальцами губ. Он никак не мог заставить себя успокоиться - сегодня утром Квортон, отводя глаза, признался ему, что лекарства не существует в природе. Лунный эльф никогда не шутил такими вещами, ведь ему не понаслышке было известно, каково это - чем-то смертельно болеть и не знать точно, сколько ещё осталось времени. Сам Неверембер финансировал это предприятие, не чая души в своём чернокнижнике. Он же на этот срок полностью освободил Макоса от обязанностей. Не сдаваясь до последнего, Квортон провёл полторы недели без отдыха, забывая даже поесть, в исследованиях, он взял у несчастной женщины несколько образцов крови и применил все известные ему средства, но так ничего и не добился. Это обескураживало, ведь Квортон был тем, кто изобрёл сыворотку, замедляющую воздействие на организм Магической Чумы. Благодаря этому лекарству и своей эльфийской наследственности он так долго смог продержаться в самых глубинах Разлома. А теперь... теперь расписывался в недостатке знаний и возможностей. Макос ни в чём не мог его винить, но и видеть друга не был готов. Квортон, собственно, и не навязывался.

Не получилось ничего и у Целесты, хотя она молилась о милости Селунэ у постели бедной женщины целую ночь напролёт. Тёплое яркое сияние жреческой магии обволакивало распростёртую на покрывале фигуру - и ничего не менялось. Свет исчезал, а больной даже на минуту не легчало. И Целеста тоже, извинившись, ушла, предложив звать её, если что-то понадобится. Макос чуть с горечью не нагрубил ей, что она бесполезна, едва успел остановить этот недостойный порыв эмоций.

В ушах у Макоса шумело, глаза щипало. Мать лежала на спине, неестественно бледная, цвет её кожи мало отличался от оттенка подушки и простыни. Тёплое медово-жёлтое одеяло укрывало её по грудь. Она ничего не говорила и спала так крепко, что на страшную секунду ему даже померещилось, что её уже не стало. Макос бросился перед кроватью на колени, с трепетной осторожностью схватил её правую руку между своими, попытался позвать её - и не смог вымолвить ни слова.

- Макос? Это ты? - едва слышно прошептала она.

Тифлинг вздрогнул, его хвост испуганно мотнулся, зрачки расширились. Жизнь матери казалась сейчас настолько же хрупкой, беззащитной, готовой вот-вот ускользнуть, словно последний осенний листок на высохшей и почерневшей ветке дерева, уже не алый или золотой, а грязно-бурый, вот подует ветер - и даже самого лёгкого порыва хватит, чтобы сорвать это последнее свидетельство жизни и увлечь в холодную даль.

- Да. Да, я здесь. Тебе что-нибудь нужно, родная? - голос чуть дрожал, хотя он изо всех сил старался держаться. Для неё.

- Прости, Макос... Я была тебе плохой матерью...

- Не говори так, - он, скорее, ужаснулся, чем возмутился.

Продолжая удерживать руку женщины в своей левой, Макос тыльной стороной правой погладил ту по щеке. Ему было боязно касаться, будто одного этого могло хватить, чтобы окончательно столкнуть в небытие.

- Я много раз ненавидела тебя... Хотела даже выгнать. Я совсем не заслужила такого сына.

- И, тем не менее, именно тебе я был дан, значит, так было необходимо.

Не то, чтобы он непоколебимо верил в судьбу, но всё же искренне полагал, что не зря живые существа сходятся и расходятся, не зря семьи формируются именно такими. В наказании свыше "неправильными" детьми Макос изрядно сомневался, а вот в том, что они даны друг другу для усвоения какого-то важного урока - да, вполне.

- Я никогда не держал на тебя зла, мама. Я любил и люблю тебя, - горячо продолжал тифлинг, хотя в его исполнении признание звучало мрачным, как тёмное пророчество.

Когда Макос вышел из комнаты матери, то не смог сдержаться. Хотя ему казалось, что он давно разучился плакать и больше не был на подобное способен, слёзы сами потекли по его лицу, и он не мог их остановить. Макос не привык быть до такой степени беспомощным и слабым. Словно вернулся в то босоногое и голодное детство, когда в нём все видели только обузу и урода. Ничего, совершенно ничего не изменилось. Он мог сражаться с чудовищами и побеждать любые угрозы Берега Мечей, но против обыкновенной болезни его заклинания не работали.

Отредактировано Makos (2021-09-19 13:53:00)

Подпись автора

Чем Зло сокрушать, мне сказали, ты лучше беречь Свободы и правды крупицы в душе научись... Но те, на кого поднимал я свой мстительный меч, Уже не загубят ничью беззащитную жизнь.

Я буду смотреть издалёка на пир мудрецов. Пир праведных душ, не замаранных чёрной виной. И тем буду счастлив, поскольку, в конце-то концов, Туда соберутся однажды спасённые мной.

От всех реплик проклятого дроу Макоса буквально с души воротило. Упрямый тифлинг не нуждался в этих бесполезных и пустых утешениях, оправданиях, лживой поддержке - его мать не была им по-настоящему близка, этим тёмным эльфам, даже если они правда ей до какой-то степени сочувствовали. Так сожалеют о знакомом, о соседе, о товарище по работе, но не о том, кого любишь и чью потерю действительно способен прочувствовать кожей - как её жжёт, плотью - каждая мышца ноет, тянет и болит, костями - потому что их будет в почти буквальном смысле выворачивать. Макос слишком много слышал о Джарлаксе, чтобы иметь представление о нём - тот кидался во все авантюры, стремился объять необъятное, поучаствовать всюду и сопереживать всем, а, значит, ничем по-настоящему глубоко не проникался. Подобная поверхностность наверняка многим казалась легкомыслием и безответственностью. Макос знал, что у всех перед глазами предстаёт лишь умело сотканный образ, а истинный Джарлакс умён, хитёр и ловок - ценный союзник и страшный противник, - но этого было недостаточно, чтобы доверять ему. Лишь последний глупец купился бы на добродушие и отзывчивость Джарлакса.

Ненужное сотрясание воздуха. Соболезнования, если ты не знаешь точно, что другая личность чувствует в точности так же, как и ты, ни к чему не приводят и всегда стоят дешевле горсти песка, что сыплется между пальцев.

- Не соизволишь ли объяснить, что ты вообще здесь делаешь, как узнал о моей беде и кто тебе разрешил нарушить границы частной собственности? - Макос сделал паузу настолько долгую, чтобы та стала заметной, но не такую, чтобы Джарлакс успел вставить хоть слово. - И, наконец, главное: что ты рассчитываешь с этого поиметь? И не смей говорить, что бескорыстен. Ты ничего никогда не делаешь просто так, - ещё бы, иначе не заработал бы славу одного из главных и самых опасных интриганов Фаэруна, подлинного маэстро.

Вгляд тифлинга горел ярким и пылким обвинением, и он не сдерживался ни в словах, ни в интонациях, а тот факт, что он оставался в каких-то нормах приличия, был продиктован исключительно воспитанием, а не опасением задеть собеседника. Возможно, его речь звучала грубо и даже в некоторой степени жестоко, и дроу перед ним ничем такого не заслужил, но Макос не смог сдержать эмоции, всю накопившуюся горечь, что и выплеснулась жгучей волной на ни в чём не повинного Джарлакса. В любой другой момент, или если бы у Макоса хоть, по крайней мере, оставалась ещё хоть какая-то надежда на спасение его родного человека, он бы говорил куда адекватнее и спокойнее. Даже, возможно, благодарил бы и просил не уходить. Теперь же Макосу было всё равно, останется Джарлакс или нет, и, хотя он и огрызнулся на то, что дроу появился в доме без позволения хозяев, выставлять незваного гостя за порог не спешил. У него даже на такое не осталось никаких моральных сил. Да, он предпочёл бы не видеть никаких посторонних, но предпринимать против них ничего не собирался. Пусть хоть жильё на ценности обносят - самое дорогое всё равно скоро заберёт сволочная судьба, а побрякушки и деньги ни к чему. Меньше всего Макоса сейчас волновали они. И не только потому что Неверембер платил ему столько, что девать было некуда. Они не помогли, не приобрели здоровье для его ненаглядной мамы, врачеватели брали плату и оказывались на практике бесполезнее вороньих криков за окном.

Подпись автора

Чем Зло сокрушать, мне сказали, ты лучше беречь Свободы и правды крупицы в душе научись... Но те, на кого поднимал я свой мстительный меч, Уже не загубят ничью беззащитную жизнь.

Я буду смотреть издалёка на пир мудрецов. Пир праведных душ, не замаранных чёрной виной. И тем буду счастлив, поскольку, в конце-то концов, Туда соберутся однажды спасённые мной.